ШМУЭЛЬ-ЙОСЕФ АГНОН

Перевод И.Орена

Оркестр

1.

Весь год я был неимоверно занят. Каждый день с утра до полуночи сидел я за столом и писал. Порой - по привычке, а порой - под диктовку самого пера, которую мы в дерзости своей называем вдохновением. Таким образом, я отвлекался от всех прочих дел и никогда о них не вспоминал, разве лишь для того, чтобы снова отложить их. Однако накануне Рош Га-шана - еврейского Нового года я все же решил заняться некоторыми их них. "Вот наступает Новый год, - подумал я, - а у меня лежит столько писем, оставленных без ответа. Не лучше ли мне засесть за ответы и встретить Новый год свободным от тягостных обязанностей?"

В тот день я вел себя так же, как во все другие дни года, только поднялся с постели не с рассветом, как всегда, а в три часа ночи - ведь накануне Нового года принято отправляться в синагогу на особые предпраздничные молитвы, которые, правда, уже за несколько недель до этого читаются на заре, но в самый канун Рош Гашана - еще раньше.

До того как заняться письмами, я подумал, что следовало бы мне встретить праздник очищенным не только духовно, но и физически. И если из-за писем нет у меня времени искупаться в речке, то полагается хотя бы принять горячую ванну.

Пока я обдумывал этот вопрос, появилась Чарни. Та самая старушка Чарни, которая любила бахвалиться тем, что служила у деда еще до моего рождения.

- Твоя жена занята приготовлениями к празднику, а ты ей еще больше доставляешь хлопот, - сказала мне Чарни. - Приходи к нам, и я тебе приготовлю горячую ванну.

Ее совет мне понравился. Ведь к празднику я должен и постричься, так уж по дороге от парикмахера зайду к ним и искупаюсь.

Тем временем я просмотрел письма, чтобы решить, на какие необходимо ответить в первую очередь. Писем было много, а времени - мало. Нет никакой возможности в один день ответить на все, что люди писали целый год. Поэтому я решил выбрать сначала самые важные, потом заняться письмами средней важности, а уж напоследок - маловажными. Но, принявшись за разбор, я передумал и пришел к противоположному выводу: сперва надо избавиться от второстепенных писем, чтобы затем посвятить себя самым важным.

Второстепенные вещи засасывают человека. Нет в них "изюминки" и трудно понять их суть. А над теми письмами, в которых что-то есть, приходится ломать голову, чтоб разгадать, что хочет автор и какой ответ он ожидает. И чем больше я убеждался, что мне нечего ответить, тем сильнее испытывал желание составить ответ, так как в противном случае эти письма не дадут мне покоя. Ведь вся их сущность в вызываемом ими беспокойстве, в тех бессмысленных думах, которые они возбуждают.

Я взялся было за перо, но ничего у меня не получилось. Не странно ли? Весь год я писал легко, безо всякого труда, а вот теперь двух-трех незначительных строк, самую малость, не могу написать. Перо не слушается. Я отложил в сторону одно письмо и принялся за другое. В сущности, это было не письмо, а билет на концерт оркестра под управлением короля музыкантов. Молва гласит, что слушая его, человек как бы обновляется.

Люди рассказывают об одном яром завсегдатае концертных залов, который не пропускал ни одного концерта, но никогда не испытывал удовольствия; вот он и пришел к выводу, что ему уж никогда не понять музыки. Как-то раз попал он на концерт этого дирижера, и, прослушав его, сам себе сказал: "Теперь мне все ясно. Не я не разбираюсь в музыке, а все музыканты, которых я слышал до сих пор, ничего в музыке не смыслят".

Я взял билет на концерт и опустил его в карман.

2.

Кануны праздников - самые короткие дни в году. Некоторые из них коротки сами по себе, другие же укорачиваются из-за приготовлений к праздникам. К кануну Нового: года относится и то, и другое. Он и сам по себе короткий, да еще становится короче из-за приготовлений ко дню великого Суда. Я не успел ответить ни на одно письмо, а уже наступил полдень. Тогда я оставил письма, решив отложить выполнение своих намерений на время между Новым годом и Судным днем. В моем распоряжении будет целая неделя. Правда, хорошо было бы встретить Рош Гашана свободным от долгов, но что я мог поделать? Второстепенные письма не надоумили меня, как ответить на них.

Я поднялся со стула и отправился к деду - ведь там Чарни приготовила мне горячую ванну. Однако, дойдя до дома деда, увидел, что дверь заперта. Я несколько раз обошел дом со всех сторон и каждый раз, подходя к двери, стучался в нее. Из-за оконных решеток соседнего дома выглянула женщина.

- Вы ищете Чарни? - спросила она меня. - Чарни пошла на рынок за фруктами, над которыми произносят молитву "За то, что дожили..."

Я снова принялся ходить около дома, пока не пришла Чарни.

Полагалось бы этой старушке извиниться передо мной, что заставила меня ждать и терять попусту время. Но она не только не извинилась, а остановилась и стала нести всякий вздор. Если память мне не изменяет, она рассказывала о том, что нашла какой-то гранат, и хотя он частично сгнил, косточки его не распались.

Вдруг послышались три удара с городской башни. Я взглянул на свои часы и увидел, что уже три часа. Всегда часы мои расходятся с часами городской башни, но сегодня они были в ладах с ними. Пожалуй, и на небесах можно было усмотреть согласие с этим. Неужели я до того замешкался в пути? Как бы то ни то, а вот уже идет четвертый час, и до наступления Нового года осталось с натяжкой два с половиной часа. А эта старушка стоит и болтает о гнилом гранате, косточки которого не распались.

Я прервал ее.

- А ванну вы мне приготовили? Воду нагрели? - спросил я.

Чарни выронила корзину из рук.

- Бог ты мой! - вскрикнула она. - Ведь я же хотела приготовить тебе ванну!

- И не приготовили?

- Не приготовила. Сейчас, сейчас.

- Поторопитесь, Чарни, время не ждет.

- Нечего тебе торопить меня, - сказала она, поковыряв в зубах, - сама знаю, что время не ждет, да и я ждать не собираюсь. Вот уже вхожу в дом и тут же разжигаю печь, нагреваю воду, - оглянуться не успеешь, как ванна готова.

Я снова стал бродить возле дома, ожидая, пока нагреется вода.

Мимо меня прошел старый судья. Я вспомнил, что у меня есть к нему вопрос. Однако, опасаясь, что мы заговоримся, и я не успею приготовиться к празднику, решил отложить свой вопрос. Я знал, что когда кто-либо обращается к этому судье, он очень уж долго от себя не отпускает. Чтобы как-нибудь скоротать время, я вытащил из кармана билет и, посмотрев на него, убедился, что концерт состоится в канун Нового года. Странно, я не из числа завсегдатаев концертных залов, и если уж меня в кои веки приглашают на концерт, так обязательно в канун Нового года. Сунув билет в карман, я продолжал прогуливаться вокруг дома.

Вдруг передо мной появилась моя юная родственницa Ора. Голосок у нее нежный, как звуки скрипки, да и вся она словно скрипка, которую скрипач прислонил к шаткой стенке, готовой рухнуть. Взглянув на нее, я сразу же увидел, что на душе у нее грустно.

- Откуда и куда, Ора? - обратился я к ней. - Ты мне напоминаешь серну, которая подбежала к ключу напиться и не нашла в нем воды.

- Я уезжаю отсюда, - ответила Ора.

- Почему ты уезжаешь, зачем уезжаешь, Ора? Все время ты стремилась увидеть этого прославленного дирижера, и именно теперь, когда он сюда приехал управлять нашим оркестром, ты уезжаешь?

Ора расплакалась.

- У меня нет билета, - сказала она сквозь слезы.

- Я рассмеялся от всей души.

- Дай мне вытереть твои слезинки, - сказал я, окинув ее любящим взглядом.

"Хорошо, - подумал я, - что у меня есть возможность исполнить желание этой милой девушки, для которой музыка дороже всех благ, а больше всего на свете бредит она этим великим дирижером, который сегодня вечером управляет большим оркестром". Сунув руку в карман, чтобы вынуть билет и отдать его Оре, я вновь рассмеялся добрым смехом человека, который в состоянии помочь другому в беде. Но Ора, не ведая о моих намерениях, обвила мою шею руками и одарила меня прощальным поцелуем. Это отвлекло мои мысли от билета, и на минуту забыв о нем, я так и не отдал его Оре. Пока я сам себе удивлялся, появилась Чарни и позвала меня.

Печь была раскалена, вычищенная ванна блестела, а вода бурно вздымалась навстречу. Но сил купаться у меня уже не было. Да и времени не было.

- Искупайся ты вместо меня, - обратился я к своему брату. - Я человек слабый, и после горячей ванны мне необходимо отдохнуть, а времени-то у меня нет.

Отказавшись от ванны, я пошел домой. Снял с головы шляпу и нес ее в руке. Так мне было легче идти. Порыв ветра растрепал волосы. Где была моя голова? Ведь за то время, что ждал ванну, я мог успеть сходить к парикмахеру. Подняв глаза, я взглянул на небо. Солнце близилось к закату. С тяжелой головой поплелся я домой. Навстречу мне вышла моя дочь, одетая по-праздничному. Протянув в пространство палец, она промолвила:

- Свет.

"О чем она говорит? - подумал я про себя. - Ведь солнце закатилось и от его света и сияния не осталось и следа. Может быть, она подразумевает свечу, зажженную в честь праздника?"

Увидев свечи, я понял, что день прошел, и решил немедленно бежать в молельню. Дочка моя взглянула на мою старую одежду и, сложив руки на платье, как бы старалась стушеваться, чтобы не смущать одетого в потрепанный костюм отца. Глаза ее были полны слез: она носит новую одежду, а ее отец - старую; отец одет в старое, когда наступает Новый год.

3.

После ужина я вышел на улицу. Небо было черное, но много звезд сверкало на нем и освещало тьму. Ни одного человека не было на улице, все дома были погружены в сон. Я тоже стал погружаться в сон, но в какой-то особый, как-бы ненастоящий. Я чувствовал, что ноги мои ступают по земле. Долго ли, коротко ли шел я, как вдруг дошел до какого-то места и услышал музыку. Поняв, что нахожусь у концертного зала, я вынул приглашение и зашел вовнутрь.

Зал был переполнен. Скрипачи и скрипачки, барабанщики и барабанщицы, трубачи и все прочие музыканты стояли, облаченные в черное, и безостановочно играли. Великого дирижера не было видно, но музыканты играли так, будто кто-то все же стоит перед ними и размахивает дирижерской палочкой. Все музыканты были моими друзьями и знакомыми, которых я знал по тем местам, где приходилось мне бывать на своем веку. Как же случилось, что все мои друзья и знакомые оказались в одном ансамбле?

Найдя себе место, я сел и стал их рассматривать. Каждый музыкант играет свое, но все мелодии вместе сливаются в единую песнь. Каждый привязан к своему инструменту, а инструмент закреплен в полу. Каждый думает, что только он привязан подобным образом и стесняется попросить своего коллегу, чтобы тот отвязал его. Возможно, музыканты знают, что все они привязаны к своим инструментам и что инструменты их закреплены в полу, но им кажется, что играют они по своей доброй воле. Но одно ясно: несмотря на то, что глаза их покоятся на инструментах, они не видят того, что делают их руки, благо все они до единого слепы. У меня возникло опасение, что они не только не видят, но и не слышат того, что играют, так как от усердной игры они оглохли.

Стащив себя со стула, я пополз к дверям. Двери были открыты, и стоял в них какой-то человек, которого при входе я не заметил. По виду он ничем не отличался от других привратников, но было в нем что-то напоминающее старого судью: он тоже не так легко отпускал от себя всякого, кто к нему обращался.

- Я хочу выйти, - сказал я. Он вложил мои слова в свой рот и ответил мне моим же голосом:

- Выйти? Зачем?

- Я приготовил себе ванну. Тороплюсь. Хочу помыться, пока вода не остыла.

- Она кипит, кипит, - зарычал он голосом, который мог бы испугать человека и поздоровее меня.- Твой брат уже получил ожоги.

Я стал извиняться перед ним:

- Видите ли, я был занят письмами и не успел зайти в баню.

- Какими письмами?

Я вынул одно письмо и показал ему.

Он наклонился ко мне и сказал:

- А ведь это я его писал.

- А я собирался ответить.

-.Ответить... что? - спросил он, посмотрев на меня.

Из-за его грозного голоса мои слова застряли в горле и глаза закрылись. Я начал шарить руками в пространстве и вдруг оказался около своего дома.

Ко мне вышла моя дочь и сказала:

- Я принесу тебе свечу.

- Ты думаешь, - спросил я, - свеча сможет рассеять мою тьму?

Пока она ходила за свечой, из печи вырвался огонь и охватил все вокруг. Около печи стояла женщина и подбрасывала в огонь дрова. Огонь слепил глаза, и я так и не разглядел, стоит ли у печи старушка Чарни или это молоденькая Ора разжигает огонь.

Страх обуял меня, и я стоял как вкопанный. Грустно стало мне от того, что все, кому положено спать, - спят, и лишь один я бодрствую. На самом же деле не только я, но и звезды небесные не спали. И при свете звезд я увидел все, что предстало моим глазам. Я почувствовал себя незначительным, почти ничтожным, и слова вновь застряли у меня в горле, да так и остались невысказанными.


К содержанию